05.07.2022 
ВЛАДИМИР КРЮКОВ 
ПАМЯТЬ КАК ИНСТРУМЕНТ ПЕРЕЖИВАНИЯ 
 
О стихотворениях, написанных после книги «Белый свет» (2017) 
 Я ещё застал время, когда излишнее внимание к быту было предосудительным. Высмеивали обывателей – тех, кто любовно обустраивал свое место обитания. Якобы уютный быт мог удержать человека от духовных устремлений, а дальние дороги, наоборот, могли в этом помочь. Я полюбил и Визбора, и Якушеву:  «Милая моя, солнышко лесное», «Ты – моё дыхание». 
Но я странным образом (а может быть, естественным) совместил любовь к путешествиям и к родному углу. Здесь, в этом приятии самого повседневного окружения мне очень помог Александр Кушнер. 
Так же, как храня верность завету  «возьмемся за руки, друзья», я вполне совместил это с романтизмом Гумилёва – независимым, одиноким.
 
Хочется рассказать, что чувствовал раньше. Но ощутить заново то, что восхищало, волновало – теперь не получится. Вот задача: восстановить,  что именно и  как именно волновало. В мои сегодняшние годы главным инструментом переживания стала память. Именно она выстраивает картины в сновидениях. Никто не сравнится в русской поэзии с есенинской живописностью, но никто не мешает держать её ориентиром. 
Ну а самое главное для меня сегодня, чтобы эти стихи не стали изобретёнными, головными. Ведь тогда и эмоции будут придуманные, не органичные.   
 
* * * 
  
                                Августу 1968-го 
  
Вновь во сне своенравная эта река. 
Рядом с нашей стоянкой шумит перекат. 
  
И опять и урчит, и бормочет Казыр, 
повторяя нам, скажем для рифмы, азы, 
а вообще-то напоминая: 
это время прекрасное, помни его, 
может, лучше не будет вообще ничего. 
Может, так – я и вправду не знаю. 
  
Эти дни, когда небо сияло, когда 
Невозвратно летела, сверкала вода 
Чудно, невыносимо сверкала! 
Я проснулся и понял, что сердце во сне 
Побывало в немыслимой той стороне, 
Где остались высокие скалы. 
  
И трепещет как там поутру 
Трепетала листва на ветру. 
  
 
* * * 
 
И странное чувство меня опять 
не в первый раз посетило, 
когда покажется: время вспять 
отправилось, поворотило. 
  
Туда, где вешней траве сродни 
в те дивно юные годы 
мы вслух читали «Труды и дни» 
мудрого Гесиода. 
  
И где луна глядела в окно, 
чему не мог помешать я 
и было ей увидеть дано 
нагие наши объятья. 
  
Я тоже вижу, но вот беда – 
в размытом, неверном свете. 
Похоже, там уже никогда 
и никого не встретить. 
  
Звучат какие-то голоса 
то ближе, то глуше, тише, 
мне незнакомые, я и сам 
уже не хочу их слышать. 
  
И этих песен я не пою, 
и эти не знаю лица, 
и никого там не узнаю, 
и значит: пора возвратиться. 
2018 – апрель 2019 
 
  
В 2016-м я был гостем в семье моего бывшего ученика из деревни Монастырка. Уже много лет Юра и Эмма – граждане Германии. Марбург был в числе городов, которые мои друзья решили мне показать. Они знали, что их гость любит Пастернака и знали, что в этом городе есть улица, которую назвали его именем. Здесь, на окраине, он снимал комнату, добираться до университета было далеко. Пастернак в своей прозе написал, что город почти не изменился со времен учившегося здесь Ломоносова. Похоже, он таков и сегодня. Англо-американские бомбардировки обошли его стороной – здесь не было военных объектов. С высоты открывается замечательный вид на сотни черепичных крыш. А внизу, на такой же старинной площади, мы зашли в кафе. Здесь, пока мы ждали, когда подадут кофе, на меня внимательно смотрел большой сенбернар. Я попросил разрешения (в Германии без разрешения нельзя) сфотографироваться рядом с ним на память. Ничего я писать не собирался, но вот в декабре 2021-го как-то само собой в два дня (редкий для меня случай) сочинилось стихотворение. Вот оно. 
  
МАРБУРГ 
  
Улица тихо взбирается в гору – 
Это и есть Pasternakstrasse. 
Это и есть тот самый город, 
Где разыгрались такие страсти. 
Камень лестниц, длинные шпили. 
Тут когда-то жил Ломоносов. 
Весело вспомнить: и мы здесь пили 
Кофе в память великих россов. 
Время жить принуждает наспех. 
Как удержать что дорого-мило? 
Но засыпая, я вижу нас всех, 
Даже Бориса и Михаила. 
  
 
Я всегда хотел опираться на классическую традицию. И всегда понимал, понимаю: чтобы обрести новое качество, нужно традицию ломать, не пугаясь эклектики, небрежности, даже косноязычия. Вот этого мне было не дано. И теперь уже такого слома (пусть в хорошем смысле) не случится. Да, новое слово и новый образ могут быть смелыми, броскими, громкими — против старых и стертых. Но часто оказывалось, что за этими смелыми словами не было ничего, кроме звука. 
Остаюсь одним из прилежных учеников в школе русского традиционного стихосложения и традиционной эстетики. 
Тут тоже есть над чем работать. Как важно для узнаваемости и неповторимости найти свою интонацию. Но она не явится сама собой, это результат большой работы. Но зато потом Мастер слова достигает такой достоверности интонации, что ты чувствуешь: он обращается именно к тебе. И это не кажется, так оно и есть. И я в своих опытах пытаюсь приблизиться к этому, насколько возможно, насколько в моих силах. 
  
* * * 
Ветер сдувает рубаху зноя, 
облепившую тело, 
и наступает время иное. 
Прошлое – отлетело. 
  
Благостен день, неописуем, 
длись, бездумная нота. 
Ничего не прожито всуе, 
всё это для чего-то. 
  
Не напрягай напрасно извилин,  
не умножай мороки. 
Нас уже взвесили, раскроили,  
нам отмерили сроки. 
  
И наступает время иное – 
прошлое отлетело. 
Время воздуха? перегноя? 
Наше ли это дело… 
  
Канет туда, откуда явилась 
жизнь, что была легка мне: 
да, я не отбывал повинность, 
не перекатывал камни. 
  
Не выматывался на пределе, 
не торчал, где опасно. 
Но, слава богу, был не при деле –  
отлученным от паствы. 
  
Вот оно –  время моё благое 
с новой, глядишь, удачей.  
Будет неведомое другое. 
Будет как-то иначе. 
26.07.19 
 
 
Вещи долговечнее людей. Вещи из повседневности вполне естественно и успешно становятся предметом поэзии, что доказал Кушнер. Недавно старая подруга подарила мне совершенно шикарный большого формата альбом для фотографий. Снимки там могут располагаться в заданной тобой композиции под прозрачной клеящейся пленкой. Когда я начал их размещать, пришли вот такие стихи. 
  
СТАРЫЕ СНИМКИ 
  
Я смакую медовые пряники 
с молоком. Балдею от Пресли. 
Вот мы тушим огонь не торфянике, 
он опять за своё – хоть тресни. 
  
Боря хвалится классными ластами 
Даст поплавать – не жмот, не жила. 
Эта девушка смотрит ласково 
и влюбленно. Ей-богу, было. 
  
Вот в стаканах – кофе с цикорием. 
Эти, с краю, грустны ребята. 
Предстоит отчаливать вскоре им 
не прощаясь и без возврата. 
  
Спирт «Рояль». Ну так что ж: налей его. 
Причастимся, друзья-собратья, 
доброй памяти Менделеева. 
Всех потом не смогу собрать я. 
  
Даты, надписи полустертые. 
Но как близко и рядом, Боже! 
Все со мною – живые и мёртвые, 
И сегодня живые всё же. 
 
  
Снова возвращаешься к тому, что пытался понять в юности. Откуда этот интеллигентский комплекс вины перед народом? Да и сам-то я какой интеллигент? Не слишком ли возомнил о себе? Но вот как-то получилось, что оторвался и от рабочего, и от крестьянина. А тогда принято было считать, что народ лучше, мудрее, глубже этой межклассовой прослойки. Я ещё застал фильмы, где старый рабочий терпеливо и ласково учит жизни образованного молодого человека, не умеющего понять её глубинной тайны. 
И только жизненный опыт позволил усомниться в наличии этой высшей мудрости. И постепенно показалось мне странным, что образованность не стала необходимым качеством вообще всякого нормального человека. Она как-то признана для народа не обязательной. Но ведь правда же, что ты находишь большее понимание с рабочим человеком, читающим Чехова, чем с тупицей, не желающим ничего знать о культуре. И творческое отношение к материальному труду вполне соотносимо с твоими творческими занятиями. Вот что сложилось на эту тему. 
  
* * * 
                                             Борису Былину 
  
В детстве виделось то, что у всех на виду, 
Подрасту – и другое прибудет. 
Вот открылись и мне на каком-то году 
Всяких славных ремёсел люди. 
  
Я любил глядеть, как у них в руках 
обращались ветки в корзину, 
и печально зная, что мне никак 
сделать это невообразимо. 
  
Как легко ты, Борис, выбираешь пазы 
у звенящих брёвен сосновых,  
ну а мне так непросто даются азы  
этой плотницкой верной основы. 
  
Ну да ясно: мы принадлежим 
К разным стратам, различным кастам. 
Ни к чему прилежание, строгий режим – 
Нет, не быть мне таким рукастым. 
  
В нашем старом посёлке остались дома –  
на карнизах резьбе больше века. 
Вот бы строки мои – как меня терема –  
так расстрогать смогли человека.  
 
 
Мне всегда были чужды так называемые «лирические герои». Помню, на университетском лито благообразный первокурсник в приличном прикиде бодро читал: «Я прошёл четыре моря, Пережил немало горя, Предо мной вставали скалы, И страшили их оскалы». Я расхохотался так, что самому стало неловко. Теперь, с годами, мне и подавно не нужны какие-то герои, которые будут говорить от первого лица. Нет, от первого лица буду говорить я сам – и не должно быть никакого несоответствия между мной и стихотворением. И дальше между стихотворением и читателем. Так, по крайней мере, мне бы хотелось. И разгадывать ничего не надо. 
  
* * * 
 
Отчего же сегодня не быть тишине 
содержанием целого дня? 
Это дело хорошее, это по мне, 
это всё в руках у меня. 
Да, любил я когда-то словами сорить, 
и совсем ни о чём говорить. 
Но прошли эти глупости, эта пора 
неизбежная, впрочем. Сейчас 
я не тот, что вчера и слова – не игра. 
Я теперь люблю помолчать. 
  
* * * 
 
Во сне мы были у реки. 
Уже я знал: ты не живая, 
и потому твоей руки 
коснуться медлил, ожидая 
  
почувствовать своей рукой 
тот самый залетейский холод 
над этой странною рекой 
тягучей, тёмной, словно солод. 
  
И что-то я тебе сказал, 
и даже повторяю снова, 
гляжу в холодные глаза, 
и ты в ответ, в ответ – ни слова. 
  
Твоей пугаюсь немоты, 
и понимаю я внезапно, 
я понимаю: видишь ты 
моё неведомое завтра. 
  
Но ты не скажешь… 
 
 
Вспомнить и остановить мгновение. Сейчас все они кажутся прекрасными, а ведь были вполне обыденными. Они прекрасны, потому что неповторимы. Читая жизнеописания больших людей, видишь там взятые вершины, провалы, короче, события. Оглядываясь назад на свою жизнь, отмечаешь, что всё там более-менее ровно, местами ямы, местами холмы, но в целом без особых катаклизмов. Однако с удовлетворением отмечаешь, что в том потоке повседневности надо было иногда делать свой серьезный выбор, и ты делал его правильно. 
  
* * * 
  
                         Стасу Божко 
1. 
Покладистей и покорней 
учили нас быть когда-то 
и всех с работы поперли 
читателей самиздата. 
  
Печально? Да ну, едва ли, 
ведь наша молодость с нами: 
рубили, пни корчевали 
и ветки швыряли в пламя. 
  
И что там ни говорили, 
клеймили даже и крыли, 
над нами «Аве, Мария» 
свои расправляет крылья. 
  
2. 
Не ждали рая впереди, 
и ни на что не уповали. 
Рубаха, тесная в груди, 
с подвёрнутыми рукавами. 
  
Рука покуда не слаба, 
топор – не мяч в Уимблдоне, 
и утираешь пот со лба 
обратной стороной ладони. 
  
Но вот усталости волна 
с рабочего уносит круга, 
я слышу монологи друга,   
завидую, ему дана 
  
высокая небрежность речи 
естественная, как дышать… 
И нашей жизни скоротечность 
не хочет принимать душа. 
  
  
ПЛОЩАДЬ КИРОВА 
  
               Памяти Володи Крамаренко 
              (Вальдемара Крамера) 
  
Забавная площадь, где справа налево 
И слева направо идут трамваи. 
Захочется ли среди их распева 
И скрежета здесь посидеть? Едва ли. 
  
И правда, кто же тебя неволит. 
Но отчего я внезапно замер? 
А это, знаешь, не оттого ли, 
Что возникает перед глазами, 
  
И утвердившись вполне, предстанет 
Невзрачный дом под шиферной крышей. 
 Сейчас уже от него следа нет. 
Да нет же, вот он – живёт и дышит. 
  
Встречай же, Крамер, товарищ старый, 
Картошку ставь на плиту, а эту 
Бутыль на стол. И давай к ней тару, 
Врубай испытанную «Комету». 
  
Приют наш был уже не избою, 
А чуть ли не славным английским клобом. 
И полупридуманные изгои – 
Мы подражали высоколобым. 
  
Но где звучали битлы, стаканы, 
Где поминали тех, кто в опале, 
Там расставляло время капканы, 
Куда в итоге мы все попали. 
  
Какие счеты или обиды,  
Когда скрежещут, поют трамваи? 
А ты стоишь с потерянным видом,  
Не сразу этот мир узнавая.  
Октябрь 2021 
 
 
Реальность мировой культуры, мне кажется, такой же источник для творчества, как реальность окружающей жизни. И можно представить её такой же осязаемой, как повседневный предметный мир. И только для тех, кто хранит незамутненную самобытность, культура не только не нужна, но и вредна как помеха. Им легче без этой поклажи. 
  
* * * 
                    Андрею Бяликову 
  
Беспечные барды – поэты, 
Ваганты – весёлые люди 
Когда-то по белому свету 
Бродили. Их больше не будет. 
  
То время уже откололось 
Как айсберг, растаять готово… 
Но есть человеческий голос, 
И есть сохранённое слово. 
  
Какие волшебные вещи! 
Как будто вернулись ваганты! 
И вот уже слово трепещет, 
Живёт на губах музыканта. 
  
Стучат и поют тамбурины, 
И звуки столетья забыли. 
Для нас они были творимы, 
И нам предназначены были! 
Март 
  
* * * 
  
На вопрос, как дела у него, 
Человек отвечал: «Ничего.                
Только старость никак не проходит». 
Так сказал, улыбаясь, Толстой. 
Да вопрос-то и вправду простой, 
Вроде как о семье, о погоде. 
  
Я великому старцу вослед 
Одолел много зим, много лет, 
Оценил гениальность ответа. 
Не проходит… А что, разве есть 
Варианты какие-то здесь? 
Все мы знаем, чем кончится это.  
 
 
Ниже – последнее по времени стихотворение, которое кажется мне состоявшимся. Мне хотелось, чтобы его прочитал Кушнер. Тем более, что то, о чём написано, происходило в тот август, когда мы с Глебом навестили мою дочь (его сводную сестру), навестили и Кушнера. Александр Семёнович ответил на письмо, похвалил удачную картинку моря и побережья, отметил неудачную строку, я с ним сразу согласился, заменил. 
 
ФИНСКИЙ ЗАЛИВ. 2018. 
 
Оллила – это финское имя поселка 
В сорока километрах от Санкт-Петербурга. 
Нынче Солнечное – вполне по-советски. 
Но ей-богу, не в этом, не в этом дело. 
  
Дело в том, что, когда, оставив машину, 
Хвойным мелким прошли перелеском, 
Нам открылось и сердце растормошило 
Море с его независимым плеском. 
  
Здесь вошли в воду большие камни, 
Часть осталась на полосе прибоя. 
Так валуны и волны веками 
В дружбе и споре между собою. 
  
Это дюны? Давай назовём это дюны. 
Как спокойны они и как величавы, 
И бессмертны и, видимо, вечно юны. 
Ах, какие банальности, боже правый. 
  
Ну и пусть я пока побуду акыном, 
Если слова нет точнее и ближе, 
Если рядом дочь моя с моим сыном, 
Я их вместе едва ли еще увижу. 
  
Потому что уже схожу с круга, 
Потому что взрослые мои дети 
Далеко живут сейчас друг от друга… 
Ну а, впрочем, чего не бывает на свете. 
  
И летела собака краем залива, 
Одурев от радости и свободы. 
И как та собака я был счастливым… 
Невозвратные прокатили годы. 
  
Но и даже сейчас, навострив ухо,  
В шуме крон своего сибирского бора 
Различу известным цветным слухом 
Плеск, сияние. Синюю даль простора. 
18.02.2022. 
 
 
P.S. 
Большая часть стихотворений публикуется впервые, некоторые были напечатаны ранее в журналах «Звезда» (Санкт-Петербург), «Сибирские огни» (Новосибирск) и «Начало века» (Томск). 
 
Об авторе: 
 
ВЛАДИМИР МИХАЙЛОВИЧ КРЮКОВ – томский поэт и прозаик, журналист, публицист, правозащитник, член Союза российских писателей. Живёт в селе Тимирязевское Томской области. 
Владимир Крюков родился 11 апреля 1949 года в селе Пудино Парабельского района Томской области. 
Автор сборников стихов «С открытым окном» (Томск, 1989), «Созерцанье облаков» (Томск, 1994), «В области сердца» с предисловием А. Кушнера (2005), «Стихотворения» (2009, премия Томской области в сфере образования, науки, здравоохранения и культуры), «…Вдруг скажется просто» (2013), «Белый свет» (2016), сборников стихов и прозы «Линия ветра» (1999), стихов и дневниковых замет «Жизнь пунктиром» (2007), книги рассказов «Мальчик и другие истории» (2013), «Заметки о нашем времени». Книга воспоминаний» (2014), «Заметки о нашем времени. Книга воспоминаний. Вторая часть» (2018), «Промежуток» (повесть и рассказы) (2019). 
Владимир Крюков – автор совместной с А. М. Сагалаевым книги «Г. Н. Потанин: опыт осмысления личности» (Новосибирск, 1991), автор книги «Александр Адрианов. Последние годы» (Томск, 2004). 
Занимается литературными поэтическими переводами. 
Поэзия и проза Владимира Крюкова представлены в антологии «Библиотека томской поэзии и прозы» (том V, 2019). Стихи томского поэта вошли в антологию «Пламень. Современная русская поэзия» (Москва, 2009). 
Лауреат премии Томской области в сфере образования, науки, здравоохранения и культуры (2009). В 2016 году Владимир Крюков со сборником стихов «Белый свет» стал лауреатом Второй Губернаторской литературной премии, победив в номинации «Поэзия». 
Член Союза российских писателей с 1998 года.
  
 
     | 
    
    
    
    
     |